\Сизифова работа – как вид бесполезного времяпрепровождения.
Таскал свой камень Сизиф – согласно своего же расписания и представлений об этом процессе – на гору особую таскал свой камень выбора по тьме кромешной – туда-сюда и остановиться не мог.
Таскал бы ещё тысячи лет, если бы не заинтересовалась этим тяжким случаем Птица Психиатрия. Восседала она однажды на вершине той горы, отдыхая от полёта долгого, и так совпало, что Сизиф как раз на переломном моменте был: вот-вот этот камень, похожий на большую монету, должен был (по традиции )увлечь своего каталу к подножию горы обратно – в долину верующих в деньги – но только с другой стороны подножия.
Надо отдать дань той монете: она действительно была самой крупной в том регионе.
Вспомнила птица этого больного: ещё во времена Атлантиды его не долечила медицина, прервав сеанс Потопом, а тут Судьба опять дороги пересекла. Сжалилась Птица над бедолагой и решила бесплатно продолжить прерванный давно курс:
– Послушайте, болезный, что-то вы низко камень таскаете, тут совсем рядом гора повыше есть. Вы, видимо, фишку не дотягиваете до нужной высоты, а расчётная касса этажом повыше будет, поэтому джек-пот не выскакивает, и нет у вас приза за усилия и ощущение счастья на лице отсутствует . Гора у вас не та и поэтому такая бесполезная работа пропадает почём зря так долго.
Что-то перещёлкнулось в голове Сизифа, он даже споткнулся от перемены сумм слагаемых и чуть не упал. Птица ожидала такой разворот и услужливо придержала камень тот крылом, нарушая все мыслимые и немыслимые законы физики, которым обучали Сизифа в школе по обучению количеству нолей.
Почувствовав облегчение, Сиизиф расхохотался и стукнул себя рукой полбу:
– Точно, вот же я дурень… я же помню, что как-то должно было закончится это действо, но только не знал – как.
– Кстати, – продолжила Птица, – в соседних горах Тибета воду таскают на самую высокую точку ученики одной из взрослых школ, но не бездумно таскают …
– А за долю малую, – вмешался повеселевший Сизиф, – согласно представлениям своего повара, который утверждал, что Сизиф в вопросах монетных давно «собаку съел».
– Ну, можно и так сказать, только там высота не важна, а важно улыбаться при таскании и во время обмена воды на радость суметь эту радость удержать в себе. Радость же нематериальна, поэтому нелегко эту особую мудрость удержать при себе.
А в вашем случае, Сизиф, проблема в том, что вы только материальное жаждете, а сами подумайте – откуда на пике горы материальному взяться-то? Это же точка смены материального на нематериальное.
– Нематериальное? А зачем оно мне?
– Вот сам подумай: сейчас ты свободен от катания камня и ощущаешь прилив сил, и улыбаешься даже, и даже вопросы правильные задаёшь. По сути, ты катаешь огромный ноль уже неисчислимое количество веков и не ощущаешь спокойствия, которое вне видимой физиками Материи, хоть и ощутимо. Но ощутимо не их приборами, а чуйкой чувств, встроенной в твоё сознание по задумке твоего создателя. А ведь на работе – по катанию твоего ноля, ноль и был предназначен для того, чтобы ты ощутил его пустоту и бесполезность.
– Моего создателя?
– Да, – Космос создан и ты тоже создан, – это медицинский факт, но это параллельная тема, которой мы пока касаться не будем, чтобы не потерять значения твоего огромного ноля в этой суровой математике.
– Хорошо, ты вот про ноль мне говоришь, а ты знаешь – какая уважуха среди местных за то, что он у меня самый большой?
– Догадываюсь, что не ты один в долине такой заработавшийся, и так же понимаю, что ты намекаешь на нематериальность той уважухи. Но ты сам прикинь: перестанешь ты катать свой ноль, эта мнимая уважуха тут же и исчезнет.
– А у той школы на Тибете радость не исчезнет, после того, как перестанут они таскать воду?
– Особая мудрость, накопленная правильным учеником, не исчезает, а приумножается, даже если он воду по долине носит уже, а не в гору. Утоляя жажду страждущих мудрости, такие водоносы, делясь водой, приумножают общую мудрость и не теряют её.
Нечего было ответить катале ноля и он инстинктивно толкнул камень дальше в гору, но гора закончилась и камень полетел в долину – устраивать кризис владельцам мелких ноликов.
Сизиф ужаснулся, – тоже инстинктивно, поскольку тысячи лет ужасался этому переломному моменту, и поскакал с вершины – догонять упущенную монету. Он знал, что пока его крупный ноль давит мелкие нолики, увеличиваясь – как снежный ком, уважуха его нарастает, впрочем, как и нематериальное высокомерие, но о втором факте Сизиф думать не любил.
– Не споткнитесь, болезный, – крикнула вслед Птица, – а то изотрётся высокомерие об скалы и некому ноль таскать будет.
По той же превратности проведения, в тот момент, на пике той же горы, посреди камней, Змея непростая в ожидании лучей Солнышка оказалась свидетельницей этой профилактической беседы. Спросила она у Птицы:
– Ты думаешь, Птица, что это опять бесполезная беседа, как и тогда?
– Почему бесполезная? – семечко для медитации Сизиф унёс с собой. Рано или позже из семечка вырастет дерево и плод того дерева разрушит Сизифов ноль, – как правильное лекарство разрушает неправильную болезнь.
– Так он и в Атлантиде семена носил прошлых увещеваний, и что?
– Так и обрати внимание – насколько ноль его уменьшился в сравнении с древним нолём. Он, правда, не понял этого, что ноль уже не золотой, а бумажный, и что тяжесть его меньше, но и тело его измельчало – не вынес бы он сейчас ноля золотого, раздавил бы его тот древний ноль до обнуления. Так что процесс лечения уже дал результат свой.
– И то верно, – Змея перевернулась в другое замысловатое кольцо, подставив под ласковые лучи утреннего Солнца холодные бока. – Жаль, конечно, что Сизиф унёсся в мглу подножия, так и не разглядела я его при свете.
– Не пришло его время ещё – увидеть сияние Солнца, но скоро уже, – ответила Птица пророчески.
Змея мудрости тоже знала, что скоро уже, что пришло время, потому они оказалась рядом здесь и сейчас. И чтобы провести время с пользой, Змея попросила поучающую быль у Птицы, та охотно откликнулась и рассказала.
Тайна альпинистов.
Не только Сизиф таскался на гору, но ещё бессребреники покоряли макушки земные. Подойдут к подножию и ища нечто давно позабытое, охваченные желанием, начинают её покорять.
Тут надо напомнить, что слова: «парват» – на одном известном языке – это гора, и имя – Парвати – Матери Мира, имеют своё соответствие и обоснование, изложенное в древних трактатах. Поэтому тяга гор была не просто увлечением странным для увлечённых горами, тот магнетизм подсознательный имеет своё научное обоснование. Это обоснование тоже спрятано в долинах, впадинах и вершинах ещё одной тайны – психологики. Но это отдельная, огромная – как Космос – тема.
И вот, эти самые бессребреники, по инстинкту подсознательному, что-то искали на вершинах гор, что-то ожидали они от покорения… Со временем это ожидание совсем стало неясным и кроме инстинкта никак себя не проявляло.
И поэтому, после изрядной профанации мотивации покорения вершин, бессребреников стали называть по-простецки: альпинистами. И они уже не за целью ходили на вершины, а покорением занимались бессмысленным. Не зная цели, покорять можно было сколь угодно долго, и постепенно это становилось жадностью или понтами… психологической нематериальностью – в награду за бесцельную аскезу (усилия).
А позднее, в веках, это ещё и массовой заразой стало – как и всякое заразное заболевание магазинного типа, оно обрело себя «снаряжением», «курсами по подготовке», «необходимыми приготовлениями» и ютуб – как пик понтов, среди стада горных козлов и стада низинных баранов.
Надо тут сказать, что в покорении том польза всё же была: не все тела возвращались в низины. Некоторые отчаянные духи, даже сбросив тела вместе с купленным «снаряжением», продолжали в своей невидимости восходить на невидимое продолжение вершин видимых, потому что за физическими высотами спрятана тайна особая, и за сбросом физического тела жизнь психики духа не заканчивается.
А когда к ногам баранов падали трупы с высот тех горных, то пугались бараны: кто копытом возле виска крутил, кто в онемении – ни бэ, ни мэ произнести не мог, а кто и требовал по инстанциям запретить восхождения горных козлов. Козлы же на баранов смотрели как на тупых совсем и плевали на их трусость с высоты Джомолунгмы.
Но чтобы плюнуть так, они в очередь уже выстраивались, буквально уже забираясь по трупам мёртвых козлов и по головам живых. Но счастливчики из козлов сэлфи снимали на вершинах, и в том награду себе находили.
Боги тоже безучастными не были и, через богиню Смерти, некоторых на тайное продолжение вершины пускали, как уже ранее говорилось. Потому что ещё ранее было сказано, что царство небесное усилием берётся, и те усилия смелых восхищают богов.
Да, всё как-то искажённо было в информационном поле того времени: царство небесное как бы на втором плане было и поэтому цель всё чаще ускользала от неосведомлённых козлов. Медицина богиню Смерти не изучала, а спасала, за долю малую, от её Косы. Но если бы белохалатное братство чаще посещало бы психическиздоровую Птицу Психиатрии для бесед недолгих, то после посещения кладбищенских далей, где неизбежно оказывались все вылеченные ими бараны и козлы, относились бы к профилактике болезней более серьёзно, чем относились к так называемому «лечению».
Профилактика заболеваний всё же выше по значимости, чем лечение болезней, – это как соотношение высот Джомолунгмы к Марианской впадине по стратегии пользы.
Здесь можно отметить один любопытный феномен в человеческом царстве, ошибочно именуемый продлением жизни; правильнее было бы назвать его увековечиванием формы. Сегодня медицинская наука прикладывает все усилия, чтобы сохранить жизнь в больных и неадекватных формах, которые Природа, если бы её предоставили самой себе, давным-давно бы отбросила. Этим медики заточают жизнь и снова и снова – в момент освобождения – загоняют жизненную сущность обратно в оболочку. Со временем, обладая большим знанием, истинная медицинская наука станет чисто профилактической.